Привет, девочки. Попробую выложить здесь отрывок из повести "Встретимся в Аликанте"...
Почитайте, может - покажется интересным.
Яна (Imagine)
10. Недоразвитый и немой.
Ребёнок весь день сидел в углу и водил куском пластика по обоям. Так продолжалось уже второй день. Его не удавалось ничем занять. Стены были безнадёжно испорчены, бумага висела клочьями и извёстка под ней покрылась глубокими царапинами. Его руки были в белой сухой штукатурке, но он не хотел их мыть, и прятал руки за спину, когда его звали к столу. Ел очень мало и через силу. Эта семья была уже третьей, две предыдущие от него отказались.
В этой, последней семье, выросли пятеро детей - двое собственных и трое приёмных. Дети давно уже были взрослыми, крепко стоявшими на ногах людьми, а родители - счастливыми бабушкой и дедушкой многих внуков. Собственных или нет - они не делали никаких различий. Родители были уже очень пожилыми людьми, и больше никого не усыновляли, но иногда, по приглашению муниципалитета, давали практические советы молодым приёмным родителям, и просто тем, кто не справлялся с собственными детьми.
В тот день их пригласили в детский отдел - поговорить по поводу восьмилетнего мальчика, от которого отказались уже две семьи. Настоящие родители - пара художников из Норвегии, живших в недавно основанной Христиании, наркоманы со стажем. Отец умер месяц назад от передозировки. Мать - на принудительном лечении, и прогнозы неутешительны. Ребёнок - сами на него посмотрите… Недоразвитый и немой. Наверное, от рождения. Сейчас трудно об этом судить, у детского врача он не наблюдался.
Пожилой человек подошёл и посмотрел на мальчика.
- Ну здравствуй, Сигвард, - сказал он. Ребёнок вздрогнул, но продолжал смотреть в сторону. От него скверно пахло, очень светлые, шелковистые от природы волосы висели спутанными, слипшимися прядями.
- Если уж так случилось, что он не ужился в двух семьях… ну что ж, мы возьмёмся, - сказала пожилая женщина, его супруга, - Чудесный малыш, правда.
Инспектор из детского отдела вскинула брови. Этот кошмар - чудесный малыш? Она подумала, что могут возникнуть проблемы с разрешением на попечительство, в обычном случае государство не доверяет детей таким пожилым людям. Но она попытается как-то обойти правила, возможно, эта семья - последний шанс для мальчика.
И вот теперь пожилой отец думал, что это, пожалуй, самый непростой случай в его, богатой опытом, практике. За ними оставлено место в специальной школе для неполноценных детей, но что-то ему подсказывает, что эта странная немота и отказ мальчика от контакта - знак отчаяния и стресса. Он подошёл к ребёнку, поставил рядом с ним стул и присел.
- Вот посмотри, сколько разных вещей у меня тут есть. Тебе же скучно, наверное, всё время рисовать на обоях? Мы могли бы с тобой чертить мелками по грифельной доске. Может, попробуем? Или - рисовать в альбоме красками, карандашами…
Ребёнок отрицательно покачал головой.
- А если во дворе, на асфальте? Снова нет? Но тебе ведь нравится рисовать?
Ребёнок кивнул и уставился на полку, где лежала открытая пачка «Тутти-фрутти». Отец протянул ему пластинку. Ребёнок быстро затолкал жвачку в рот и снова принялся царапать пластиком нечто, ведомое лишь ему.
- А если на стене не останется места, где будешь тогда рисовать?
Ребёнок взглянул с тоской за окно, на ветви клёна, бившиеся о мокрое стекло на ветру, поднял руки вверх и развёл их над головой в стороны, словно обозначив ствол дерева, переходящий в крону.
- Будешь рисовать деревья? Нет?.. Ты имеешь в виду - рисовать НА деревьях?
Мальчик несколько раз кивнул и хлопнул пыльными ладошками по коленям.
- Тогда нам нужно поехать в лес. Сигвард, я знаю такое место, лесное озеро, где живёт семья лебедей. Только лучше их не дразнить. К тому же… ты ведь понимаешь, что на деревьях нельзя царапать так же глубоко, как на стенке. Деревья чувствуют и растут, у них могут остаться шрамы…
Назавтра был тихий и солнечный день ранней осени. Ребёнок бродил по лесу, переходя от ствола к стволу, и гладил руками морщинистую, шероховатую кору.
- Это дерево называется «дуб». Ты действительно никогда не был в лесу?
Ребёнок отрицательно покачал головой.
- А вот это белка, смотри, наблюдает за нами, - пожилой человек и мальчик посмотрели наверх.
- Я знаю, что это белка, - внезапно сказал ребёнок, - Мне же восемь лет, а не восемь месяцев.
- Так ты разговариваешь! - ахнул приёмный отец.- И разыгрывал перед всеми немого ребёнка?
- А я специально молчал. Не хотел говорить, вот и молчал. Спе-ци-аль-но! - повторил он , делая ударение на каждом слоге.
- Пожалуйста, Сигвард, не делай так больше, - приёмный отец пытался как можно скорее разговорить мальчика, чтобы тот, ненароком, снова не замолчал.
- Где же ты видел белку?
- В книжке, конечно. На картинке.
- Послушай, ты говоришь, что никогда не был в лесу… что же тогда рисовали твои родители-художники?
- Как - что? - ребёнок удивлённо почесал в голове, - Мечты…
- Зачем же рисовать мечты?
Мальчик на минуту задумался.
- А чтобы не забыть завтра, о чём ты мечтал вчера!
- Слушай, ты прямо какой-то «маленький принц», - сказал отец.
- Ну, ты даёшь! - мальчик расхохотался, - У него же была волшебная палочка!
Со звездой! Ты что, никогда её в книжке не видел?
Он подхватил валявшуюся на земле сухую ветку и начал бегать вокруг и разбивать палкой кучи сухой листвы по краям тропинки.
- Зато у меня есть огромная палка! А ещё я могу говорить, и вопить, и шипеть, и свистеть - вот так! - ребёнок пронзительно засвистел, вспугнув парочку фазанов в кустах. Оттопырив хвосты, птицы бросились наутёк, семеня и подскакивая, словно перепуганные куры. Ребёнок помчался следом, надеясь сватить самца за длинный разноцветный хвост, но птица оказалась проворнее и ускользнула.
- Значит, ты уже умеешь читать? И можешь ходить в школу?
- А зачем мне ходить в школу? - насторожился мальчик, - Я умею читать, писать и считать до тысячи пятисот. Мне там больше нечего делать.
- До тысячи пятисот! - рассмеялся отец, - Это же так смехотворно мало! Знаешь, сколько на небе звёзд? Миллиарды! А сколько стран, городов на земле? Ты знаешь, сколько на свете морей, сколько видов рыб, животных и птиц? Да ты ещё совсем ничего не знаешь!
- Ну ладно уж, - ребёнок поглядел на него и наморщил нос, - Наверное, прийдётся ходить в эту вашу школу…
Он взял за руку пожилого мужчину, и они пошли по тропинке к озеру.
…Сигвард задумался, помолчал. Закурил ещё одну сигарету. Марианне смотрела на него с сочувствием. Как же это могло случиться, что человеку всего двадцать два, а у него уже все умерли: и его собственные родители, и приёмные - тоже. Не оттого ли эти длинные пальцы с зажатой меж них сигаретой словно рассказывают о скрытом, глубоко запрятанном одиночестве?
- У тебя действительно совсем никого нет?
- Нет, отчего же? Есть ещё дедушка по отцу. Он живёт на западном побережье Норвегии, недалеко от Бергена. Ужасная глухомань, но необыкновенно красиво. Старику уже почти девяносто. Если я перееду к нему жить, он обещал отписать мне свою развалюху, - улыбнулся Сигвард. - Ничего, что я так много рассказываю о своём детстве? Не знаю, что сегодня нашло на меня. Вообще-то я не очень люблю вспоминать об этом…
У бабушки со стороны мамы был большой дом неподалёку от Осло, и какое-то время родители Сигварда жили там. Они были художниками - членами альтернативной группы «Крылья пепла», в шестидесятые годы противопоставившей себя, политически, культурно и социально, официальному обществу. Бабушка Фрея была старенькой и ворчливой вдовой, которая относилась с возмущением и раздражением к тому, что делали её дети. Сигвард слышал всё, что она говорила соседке у калитки:
- Эти хиппи длинноволосые опять его бросили и умотали неизвестно куда!
- Разве тебе было бы лучше жить одной в доме!
- Конечно! У меня уже не хватает сил - ухаживать за домом и садом. Всё приходит в негодность! Ну, да разве они мне помогут! И я ещё должна заботиться о трехлетнем ребёнке! Родители! Приезжают обкуренные и спят до полудня! А ему-то надо стирать и готовить, убирать за ним всё, что он тут разбрасывает.
Сигвард старался помогать бабушке. Он старательно собирал свои игрушки в коробку, а рисунки - в папку, которую подарила мама. Но бабушка всё равно ворчала и злилась:
- Всю бумагу в доме извёл, скоро мне письмо написать будет не на чем! Скажи своей маме, пусть сама покупает тебе бумагу!
Сигвард чувствовал: бабушка не хочет, чтобы они тут жили. Она сердится за что-то на папу с мамой, и поэтому раздражённо отталкивает его, когда он подходит к ней приласкаться.
Однажды его родители заявили, что должны переехать в Копенгаген, где у них много единомышленников, и попросили бабушку присмотреть за ним, пока они устроятся на новом месте.
- Ну уж нет! - воскликнула бабушка Фрея, - Забирайте его к чёртовой матери. Таким людям, как вы, нужно вообще запретить заводить детей.
- Нам всё понятно, - ответили художники и уехали вместе с ним в Копенгаген.
Они жили целых пять лет в разных заброшенных зданиях. Если дом подлежал сносу, их группа переходила в другой. У них не было денег на съём жилья. Иногда удавалось что-то продать из работ. В ту пору их стиль был ещё слишком нов и не встречал понимания. Он вошёл в моду гораздо позднее… Сигвард помнил пронзительный холод в неотапливаемых домах. Родители рассказывали ему о том, что японцы вообще не отапливают жильё, а предпочитают одеваться теплее. И если бы все на земле поступали, подобно японцам, то человечество могло бы высвободить огромные ресурсы энергии, спасти сотни гектаров леса от уничтожения, а так же - выбрасывать гораздо меньше углекислого газа в атмосферу. «Может, эти японцы живут в Африке, если им никогда не холодно», - думал маленький Сигвард. Сам он всё время мёрз, что бы на него ни надели и как бы ни укрывали. Поэтому, когда в семидесятом году образовалось «свободное государство в государстве» - Христиания, и его семья вместе с другими единомышленниками переехала во вновь открытые для жилья казармы короля Кристиана, Сигварду это место показалось настоящим раем. Там были тепло, электричество и вода. Там жили интересные люди, полные новых идей.
Его отправили в обычную городскую школу с опозданием на целый год.
В школе его дразнили немилосердно. «Хиппи с помойки» - это было одно из самых приличных прозвищ. Дети кривлялись, говорили, что от него воняет анашой и дохлыми крысами, и исподтишка плевались из трубочки жёванными бумажными шариками. Шарики бились больно, но он никогда не позволил себе даже поморщиться, а просто бросал их назад в обидчиков. Учителя требовали, чтобы родители подстригли его шелковистые светлые волосы длиною до плеч, но те отказывались наотрез. Впрочем, всё это было не так уж и страшно. Самое худшее случилось тогда, когда умер отец. Когда Сигвард пришёл из школы, отца уже отвезли в морг. Соседи сказали - умер от передозировки. Всего лишь через два дня полиция подобрала на улице его мать, которую с трудом смогли привести в сознание. Её сразу отправили на принудительное лечение и вскоре лишили родительских прав. Сигвард перестал ходить в школу и сидел две недели дома. Соседи приносили ему поесть. Затем приехали люди из муниципалитета, посадили его в машину и увезли. А он не мог ни сопротивляться, ни закричать, словно что-то случилось с голосом. Он вообще не мог ничего сказать. Его пытались пристроить в две приёмных семьи. Они вернули его назад. Ему казалось, что в нём что-то безнадёжно сломалось, как в испорченной маленькими детьми игрушке, и что таким он вообще никому не нужен и его скоро выкинут куда-нибудь на помойку, подобно старому бесполезному хламу. Он был так внутренне зажат этим страхом, что плохо понимал, где он вообще находится, сидел и царапал что-то пластиком на обоях, пока старик, его новый приёмный отец, не догадался отвезти его в лес. Эти вековые деревья так его удивили и успокоили, что к нему внезапно вернулись голос и умение мыслить, и все его страхи куда-то умчались…
- Мне не хотелось бы, чтобы ты жалела меня. - сказал Сигвард, - Я не за этим рассказываю тебе о своём детстве. Просто люди могут лучше понять друг друга, если знают больше о прошлом, и о том, что ты из себя представляешь.
Марианне подумала, что он напрасно говорит ей об этом. Как можно испытывать жалость к тому, кто совсем не выглядит жалким. В нём нет и следа какой-либо зажатости или страха. Он казался ей воплощённой мечтой. И она испытывала к нему абсолютно другое чувство, не имеющее ничего общего с жалостью - восхищение.
11. Все против всех.
Марианне откинулась на спинку кресла и посмотрела на Инге.
- Ничего, что я рассказываю всё так подробно? Просто мне трудно сейчас отделить более важные вещи от чего-то необязательного. Помню, в тот момент мне пришлось нелегко. Примерно через месяц после нашей с Сигвардом встречи, я написала родителям на полярную станцию: «Я выхожу замуж и собираюсь в июне переезжать в Западную Норвегию. Наверное, там и закончу образование». Поднялся жуткий переполох. Родители корили себя, что не приставили ко мне на этот раз нашу ютландскую бабушку. Затем они разыскали каких-то друзей их знакомых в художественной академии, чтобы навести справки об этом студенте, который собирается похитить любимую дочь, пока они тут торчат в экспедиции. Они получили на редкость хороший отзыв - Сигвард умудрился очаровать едва ли не всех в академии. Знакомые срочно телеграфировали её родителям на станцию лишь четыре слова: умница, интеллигент, красавец, талант. Два последних пришлись родителям не по вкусу. Они предпочли бы: симпатичен и хороший специалист. Им показалось так же очень странным то, что у Сигварда нет никаких близких родственников. И по какой же причине их не стало в столь раннем возрасте? Ах, даже так?! Хороший же ты, Марианне, сделала выбор!
Вторым номером стала Карен. Сначала она перестала занимать место рядом с Марианне на лекциях, пересев в другой ряд. Затем Карен начала подолгу рассматривать подругу в упор, словно впервые её видела. «Почему именно ты»? - казалось, говорил её взгляд. Внезапно она явилась к Марианне домой с тетрадью своих стихов.
- Почитаешь? - она протянула тетрадь ничего не подозревавшей Марианне.
- Я уже читала эти стихи.
- Прочти ещё раз. Может, догадаешься, о ком там идёт речь… Объясни мне, почему ты считаешь, что человек - это какая-то вещь, которую можно так просто взять - и захватить для себя самой! Вот уже месяц, как он никому не звонит и не появляется в Христиании. Знаешь, что происходит в нашей кампании? Меня там уже почти ненавидят за то, что я тебя с собой притащила!
- Может быть, ему стало с вами неинтересно?
- Это с тобой ему теперь интересно? С твоей лицемерной, псевдохристианской моралью - из бабушкиного сундука! Это же абсолютно на него не похоже!
- А что на него похоже? Курить травку и трепаться в вашем чумном притоне? Ты и сама приходишь туда, чтобы схватить кайф и слетать с кем-нибудь на второй этаж… А может, и он там с тобой побывал?
- Так тебя это интересует? - Карен злорадно усмехнулась, но глаза продолжали отсвечивать больным лихорадочным блеском, как при высокой температуре, - Да кто же с ним туда не ходил! Проснись! Просто он тебе в этом не признаётся.
- Уйди, пока я тебя тут не убила, - процедила Марианне сквозь зубы, изо всех сил ткнув тетрадь Карен в руки и порезав ей пальцы острым краем обложки.
- Ты ведь уже в курсе насчёт инея или снега…*
- Напиши об этом стихи, - очень тихо ответила Марианне, захлопнув дверь за теперь уже бывшей подругой. На дверной ручке остались смазанные капельки крови Карен.
Так уж случилось, что больше они никогда не виделись.
И вот теперь эта норвежская писательница. Она разговаривала с ней в таком тоне, словно возомнила себя государственным обвинителем. Сначала она разыскала её ради материалов для своей незаконченной книги о Сигварде, и долго выспрашивала её о его детстве в Дании и Норвегии, о событиях, когда-то происходивших в Христиании, о родителях - художниках андеграунда и его приёмной семье… Марианне нервничала всё сильнее - писательница смотрела на неё испытующе, как будто пыталась разглядеть что-то скрытое под теми скупыми фактами, о которых рассказывала Марианне...
* - имеется в виду кокаин.
Яна (Imagine) 
Прошу прощения, нечаянно, честное слово. 
- участник сейчас на форуме
